Влад Немерцалов. Мастерская

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАСТЕРА

Бард-опера

(фантазия на темы романа Михаила Булгакова

“Мастер и Маргарита”.)

Эпиграф:

 “Рукописи не горят”

                          (Михаил Булгаков,

                          “Мастер и Маргарита”)

(1975-2007)

Одесса

Фрагменты

Молитва Андрея Рублева.

Отец родной в небесной сини!

К Тебе взываю я с земли!

Пускай Твое святится имя!

Пусть славятся дела Твои

На сей земле, как и на небе!

И хлеб насущный нам дари…

О завтрашнем – не просим хлебе,

О будущем не говорим:

Что толку грезить о грядущем? –

Не знаем мы своей черты,

И что назавтра будет сущим –

Об этом знаешь только Ты.

Прости грехи ты нам, жалея,

Поскольку Ты безгрешен сам, -

Насколько мы прощать умеем

Проступки нашим должникам;

Долги прости ты нам, поскольку,

Мы должникам простим долги,

И добрым будь ты к нам – настолько,

Насколько мы добры к другим…

Не дай поддаться искушенью,

И от лукавого избавь.

Все суть – по Твоему веленью:

Венок из воль, и сил, и слав!

И ныне, и всегда, и вечно,

Во веки долгие веков,

Во царствие Твоем сердечном

Да будет властвовать Любовь!

Пускай дойдут мои моленья

В Твою космическую синь…

Творцу – любовь и вдохновенье!

Все это – истинно.

Аминь!

21.04.2002, 01.50

Пролог

Первая песня Андрея Рублева

“Икона нераспятого Христа” 

Я не пророк, я просто богомаз.

 Малюю помаленьку, если платят.

 Мои иконы то хулят, то святят,

но молятся пред ними ежечас…

Я много видел, много горевал.

Есть в избах, и церквях, и в кабинетах,

и в тюрьмах есть, и в университетах

иконы те, что я нарисовал.

Я честно при создании икон

трудился, не шутя и не играя.

Усиленно все личное стирая,

я безусловно соблюдал канон.

Я через силу соблюдал канон.

Но, черт возьми, такое наважденье:

тот образ ускользал, как привиденье,

и сам я не любил своих икон.

Ведь я мечтаю написать Христа,

но не Царя, Властителя и Бога, --

а юношу, избравшего дорогу

от материнской юбки до креста.

И я мечтаю написать Христа

не в образе замученного агнца,

но гения мужского постоянства,

величия людского торжества.

Придти - и сделать то, зачем пришел!

Пускай весь мир и все владыки против,

пускай трещит земля на повороте,

придти - и сделать то, зачем пришел.

Спокойно подойти к своей черте,

под злобное шипенье фарисеев,

и ни о чем на свете не жалея,

возвыситься над ними на кресте. 

И я мечтаю написать Его –

бродячего философа, поэта,

учителя раздробленного света,

который переделал естество.

И я мечтаю написать Христа,

презревшего церковную облуду,

простившего последнего Иуду,

с улыбкою сошедшего с креста.

Я знаю, что такое суета:

все то, что по-дешевке продается,

все то, что нынче церковью зовется,

все то, в чем нет и толики Христа…

Иконы врут в наивной простоте.

Но как от заблуждений их избавить? –

Не нужно свечки перед ними ставить,

а нужно просто помнить о Христе.

И я мечтаю написать Христа –

потомственного плотника, не Бога.

И светел мир, в котором есть дорога

от материнской юбки до креста!

Да, я мечтаю написать Христа.

Но мой Христос вне веры, вне канона;

а значит, не получится иконы –

иконы нераспятого Христа…

Intermezzo

Вырос на дереве, молод и чист,

 Лист.

Стал ему тесен на дубе родном

дом,

вот и задумал он с ветки махнуть

в путь!

“Ты, Лист, наивен, - сказал старый Дуб, -

глуп!

Ты ожидаешь, что встретишь там рай? –

Знай!

Будешь валяться среди нечистот,

желт,

и превратят тебя беды и страх

в прах!

Знаешь ли ты, что умрешь навсегда?” –

“Да!” -

“Разве не жаль тебе солнечный свет?” –

“Нет!” –

“Всех твоих близких окутает грусть…” –

“Пусть!

Только бы в небе пуститься хоть раз

в пляс!”

Лист оторвался, запел, закружил,

взмыл.

Глядя на то, потянуло и всех

вверх.

Так и ворвался шальной листопад

в сад.

Дуб же остался один, как сокол,

гол.

Если увидишь – лежит, серебрист,

Лист –

не наступай, а подбрось его с рук,

друг!

Он ведь пронес сквозь дожди и метель

цель:

хоть через смерть, но полета достиг

миг!

Действие первое:

 детство Христа (фрагмент)

(Детская песня Иешуа Га-Ноцри)

Вот и опять надо мной облаков караваны

мчатся по небу на всех парусах.

Знаю: на каждом из них есть свои капитаны,

те, что ведут облака в небесах!

Лишь об одном никогда я мечтать не устану,

пусть почему-то и мал я пока:

я обязательно стану таким капитаном,

и поведу над землей облака!

Больше никто и нигде от дождя не простынет,

град беззащитный посев не побьет;

станут большими садами такие пустыни,

где уж давно ничего не растет!

Я поведу облака сквозь миры и границы,

войны не в силах меня задержать;

белые, красные, черные, желтые лица

будут улыбкой меня провожать!

Я ведь готов на земле не сидеть ни минуты,

мчаться по небу, забыв про покой…

Это ведь так замечательно, если кому-то

вслед с благодарностью машут рукой!

Песня полусумасшедшего зэка,

который возомнил, будто повторил судьбу

Иисуса Христа

Батяня, посылаю телеграмму:

сыночек твой подрос и возмужал.

Когда ты непорочно сделал маму,

куда же ты, родитель, убежал?

Чего перетерпеть мне привелося –

ничуть не беспокоило тебя.

Так бил меня мой добрый отчим Ося,

что чуть не изуродовал, любя.

А мама Маня плакала часами,

на улицу стеснялась выходить,

молилась пред твоими образами,

а Ося продолжал меня лупить.

Ей Ося говорил: “Ты, курва, точно

нашла себе крутого голубка;

не знаю уж, насколько непорочно –

взяла и принесла мне байстрюка!”.

Когда мы с ней ходили за обедом,

я просто отбивать ее устал:

соседи перешептывались следом,

а лавочник скабрезно хохотал…

Я думал о тебе и дни, и ночи,

не мог заснуть я часто до утра.

Ох, крепко невзлюбил меня мой отчим

за то, что не любил я топора!

Я был еще сопливым пацаненком,

а он уж попрекал меня куском, –

маманя заступалась за ребенка,

но не был никогда моим мой дом.

Он часто говорил своим знакомым,

что жру я, словно десять поросят.

Он просто выживал меня из дома –

и я ушел, куда глаза глядят.

Я под открытым небом спал нередко,

порою месяцами голодал,

по свалкам подбирал себе объедки,

покуда… проповедником не стал.

Не в спальне, перевитой ежевикой,

на свет я появился наяву.

Ты думаешь, от радости великой

маманя родила меня в хлеву?

Кто через это не прошел проклятье –

не знает тот ни горя, ни страстей.

Давай с тобою выпьем, добрый батя,

за незаконнорожденных детей!

Не зря я обошел уже полсвета

в надежде, что когда-нибудь потом

вы вспомните бродягу и поэта,

который называл себя Христом.

Который пошатался по планете,

хлебнул пренебреженье и тюрьму…

Я столько пережил на этом свете,

чего не пожелаю никому!

Хотите знать, по радио и теле-,

привыкшие к горячим новостям, -

кто я, и чей я сын на самом деле? –

Сын Божий, и пошли вы все к чертям!